Орест погиб на фронте под Часовым Яром в 2023 году, но не от пули снайпера, снаряда или сброса с дрона — он убил себя сам. По крайней мере, так утверждает следствие. Но все это время у Катерины нет ответа на вопрос, почему и при каких обстоятельствах умер её сын. Об этом сообщает Latvia Today.
«Получается, что случилось и случилось — вот закопали, и всё. Я даже не знаю, куда идти и в какие двери стучаться, понимаете?» — говорит она.
Жизнь Катерины — ежедневная боль от потери единственного сына. Однако это ещё не всё. Согласно украинскому законодательству, суицид считается «небоевой потерей», а значит, семьи таких военных фактически оказываются в тени: без выплат за погибших, без поддержки государства и должных почестей.
Для примера, в США самоубийства военных рассматриваются как связанные со службой. Там признают, что к этому могут привести боевые травмы, стресс или ПТСР. Семьи имеют право на помощь и льготы, погибших хоронят с воинскими почестями, а их имена могут наносить на национальные мемориалы.
«Нас словно поделили всех, — объясняет Катерина. — Потому что одни правильно, а другие неправильно погибли».
И в своём горе женщина не одинока. Точной статистики о количестве самоубийств среди военных в Украине нет. Власть утверждает, что речь идет скорее о единичных случаях. Однако правозащитники и семьи погибших говорят, что таких смертей могут быть сотни.
ВВС удалось отыскать трех женщин, чьи личные трагедии скрыты за фразой «небоевая потеря».
650 дней
Катерина каждый день пишет письма своему сыну Оресту. «Сегодня 650-й день», — говорит она. С ней мы встречаемся в Ивано-Франковске. По её просьбе мы изменили её имя и имя её сына. Женщина согласилась встретиться на съемной квартире, чтобы никто из её соседей и знакомых не смог её узнать.
Она показывает на экране телефона фотографии Ореста — на нас смотрит высокий светловолосый юноша в военной форме и очках, с глубокими, немного грустными глазами. Ему было 25 лет. Парень рос тихим и кротким ребёнком. Любил проводить время дома за книгами. После школы поступил на исторический факультет, мечтал, что когда-нибудь сможет продолжить научную карьеру за границей.
В январе 2023 года Орест возвращался домой с собеседования на работу. По дороге ему встретился патруль ТЦК (территориальный центр комплектации — так с 2022 года стали называться военкоматы). Катерина говорит, что это был день, который перевернул всю её жизнь.
С рождения у парня было очень плохое зрение: минус 7 и астигматизм. По словам Катерины, сын прошёл все медкомиссии и был на учёте в военкомате, где его признали непригодным.
«Он не прятался, он был у них на учёте. То есть ему не прислали повестку домой. Его поймали на улице, просто поймали. Я не ставила перед собой цель отмазать его от армии. Я говорила: человек не видит. Что ещё нужно сделать?» — говорит она.
Женщина пересказывает нам то, что ей рассказал сын: его сразу отправили на медкомиссию, признали годным и заставили подписать какие-то бумаги. Она утверждает, что, по словам самого Ореста, его справку о непригодности представители ТЦК порвали. В самом ТЦК это отрицают.
А дальше был учебный полигон, перебрасывание из одного места службы в другое и, в конечном итоге, — позиции под Часовым Яром, где Орест служил связистом. Катерина говорит, что видела, как изменился её сын. Тихий и интровертный, он замкнулся еще больше, сообщения от него приходили короткие и односложные.
«Он начал впадать в какое-то такое депрессивное состояние. Было несколько дней таких, когда я просто мучилась. Потому что я понимала, что ему плохо», — вспоминает Катерина.
О службе и условиях жизни на передовой сын рассказывал мало, лишь раз обмолвился, что был свидетелем того, как целую кучу людей, по его словам, просто с автоматами без особой подготовки бросили в бой. У Би-би-си нет возможности проверить эту информацию.
А потом был звонок из ТЦК.
«Приехали двое, там какая-то служба психологической поддержки. Я не сразу поняла. Звучало слово „умер“. Не погиб, а „умер“. Самоубийство. До меня не доходило», — вспоминает Катерина.
В документах следствия сказано, что Орест погиб от «самоповреждения путем выстрела».
«В одном документе написано „одиночный выстрел“, а в другом, что „очередь“… Свидетелей не было. Это было в помещении где-то на втором этаже. Они услышали выстрел, судя по объяснению. Но объяснения почти все под копирку», — рассказывает Катерина. Она боится, что Ореста могли убить или довести до самоубийства.
«Я не могу сказать, что это было именно самоубийство или это было спровоцировано. Человек был в непривычных для себя, совсем несвойственных для него обстоятельствах. Вообще вырван из привычной жизни. Поставлен в условия, порой, по сути, нестерпимые, с постоянной угрозой жизни», — объясняет женщина.
Ударом для Катерины стало и то, что от государства она не получила никакой компенсации и поддержки.
«Следователь мне позвонил через месяц, спросил, успокоилась ли я уже. Он меня настроил на то, что у меня нет никаких выплат, никаких перспектив выплат. Вообще ничего», — вспоминает она.
Сейчас вся её жизнь — это борьба за правду и память о сыне. Катерина пытается добиться возобновления следствия: «Это про справедливость. Выходит, что у вас был ребёнок, вот его забрали, отправили на войну, дали автомат. Вот далее следующий этап — привезли тело полуразложившееся, похоронили. Всё. Государство больше ни при чем».
Катерине больно и от равнодушия и непонимания окружающих, ведь она часто слышит слова осуждения в адрес военных, совершивших суицид, и их семей.
«Этот человек был в аду. Как люди, которые здесь, могут судить о том, что было там? Этот человек не убежал. Он не убил кого-то другого, он себя убил», — говорит женщина.
«Я на людях не плачу. Но я плачу каждый день», — тихо произносит она.
На обочине
«Ротация нам нужна, пацанам всем. Все устали, вареные уже. Сколько я наделал беды — это пипец. Сидел бы возле тебя…» — я смотрю видео, которое уже после нашего разговора мне скинула Марьяна — жена другого погибшего военного.
На видео — её муж Анатолий. Его голос звучит ласково, почти успокаивающе, в его глазах — усталость и тоска по всему тому, что осталось дома. Он записывает видео на фоне села где-то под Бахмутом. Через некоторое время он совершит самоубийство в госпитале, куда попадёт после ранения.
С Марьяной мы встречаемся у неё дома в Броварах под Киевом. Сюда они с мужем приехали из Донбасса после начала конфликта в 2014 году.
«Он был очень порядочным человеком. Всё делал, как он считал, правильно будет, чтобы никому не навредить. Мы прожили 25 лет вместе», — говорит она, и её глаза сияют мягкой улыб
Это какой-то ужас, как они вообще могут так относиться к этим людям? Они служат, а потом семьи остаются без поддержки и признания. Просто кошмар, как можно так поступать с людьми, которые уже пережили ад.
Как это может быть, что после всего не получают ни поддержки, ни признания? Смешно и горько от того, что в одной стране одних бережут, а других просто выбрасывают на обочину. Ужас, как с людьми обращаются, а им ведь неоткуда взять эту помощь!